Доедать не обязательно - Ольга Юрьевна Овчинникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Блоха, оттолкнувшись, с завидной траекторией улетает в открытый космос.
– Не знаю я, – пожимает плечами Соня. – Только нашла.
– Мяу, – воинствующе вопит котёнок.
Докторша меряет ему температуру, щупает живот, изучает глаза и рот. Затем заглядывает под хвост и, словно заправский акушер, принявший очередные роды, выносит вердикт:
– Девка. А окрас-то! – она смеётся, показывая на белую кисточку на хвосте, скрытую под слоем грязи: – Пролечить – и вырастет в красавицу-кошку.
С исписанным листком назначений в руке и котёнком за пазухой Соня выходит на крыльцо. Риторически спрашивает:
– Ну и как тебя называть, кошка? Как насчёт Глории?
Новоиспечённая Глория согласно чихает из глубины балахона.
– Будь здорова, – говорит Соня, изучая список лекарств и нашаривая мелочь на дне кармана. Шагает со ступеньки.
– Спасибо, детка, – слышится гнусавое из-за пазухи.
Соня будто врезается в стеклянную стену.
– Что? Что-о-о? – хлопает глазами она.
Маленькая Глория меж тем плюётся и исходит негодованием:
– Не, ну градусник в жопу! Это наглость и моветон! Я буду жаловаться, – и она шмыгает сопливым носом.
Соня хохочет: корявый смех перерождается в истерический, так что под конец она валится с ног, сгибаясь напополам.
– Коновалы! Натуральные коновалы! – гневно ругается Глор. – И не вижу тут ничего смешного! Ни капли смешного тут нет!
Аля стоит в ординаторской у монитора видеонаблюдения, где видно, как женщина сидит на ступеньках ветклиники и то ли смеётся, то ли плачет, – и не поймёшь.
– Ты заметила? – говорит она докторше полушёпотом. – Такая странная. Лицо в крови. И как не в себе, что ли. А зрачки такие… тонкие, как иголки!
– После суток и не такое привидится, – отвечает та, деревянно осев на диванчик и стаскивая шейный воротник. – Каждый из нас чуток не в себе, Алечка. Покажи мне кого нормального, – она переводит взгляд на тот монитор, где показан пустой холл. – Давай быренько чаёк-кофеёк и поскакали кошку делать, пока никого нет.
Глава 58
На небе только и разговоров, что о море
(фильм «Достучаться до небес»).
За месяц маленькая Глор подросла, окрепла и вытянулась в длину. Она беспрестанно болтала об устройстве бытия, энтропии Вселенной и неуловимости птиц, мелькающих за окном, – кроме тех моментов, когда спала или ела.
– Говори тише, – просила Соня шёпотом, прикладывая палец к её котячьим губам. – Здесь с кошками жить нельзя.
– Ну с говорящими-то можно? – и Глория тыкалась в её руки усатыми щеками, мокрыми от простокваши.
В комнате было холодно, как на улице: из щелей перекошенных иссохших рам и из-под двери сквозило так, что вода в банке замёрзла в лёд, и все тараканы сдохли.
Зима наступала. Уже на рассвете на жухлой траве серебрился иней, окрестности тонули в густом тумане, лужи покрылись хрустким ледком, и всё как будто замерло в ожидании первого снега. Под лопаткой у Сони заныла мышца, и стало неумолимо клонить в сон. В завершение перегорели все лампочки, – проводка в этом доме и правда была ни к чёрту.
На очередной подсунутой под дверь квитанции поверх кругленькой суммы было начертано: «Освободить комнату до конца недели!» А конец недели – вот он, уже сегодня.
Соня положила квитанцию в стол, к остальным. Села, придвинула к себе дневник, расписала ручку и задумчиво открыла его.
Вывела на чистом листе: «МОРЕ».
Затем взяла блюдечко и налила в него простокваши, долго выцеживая из упаковки последние капли. Пододвинула Глор. Тихо подошла к двери, провернула ключ. Проверила – открывается. Закутавшись в балахон, забралась под одеяло, да так и застыла, будто окуклилась.
Старая, со сморщенным и закопчённым лицом цыганка явилась из ниоткуда. Присела на край.
– Ждали, ждали, да и ждать перестали79, – только и констатировала Глор, оторвавшись от блюдца.
На спинке кровати нарисовалась чёрная, как гудрон, ворона – вытянула шею, истошно закаркала, заприседала. Глор плотоядно зыркнула на неё, – та мигом исчезла, смерчем из мух растворившись в воздухе, – и вновь залакала простоквашу, разбрызгивая капельки по сторонам.
Цыганка тронула Соню за плечо, дёрнулась, как от ожога, подскочила и выбежала вон – прямо сквозь дверь.
Глория умыла морду, запрыгнула на кровать и, потыкавшись Соне в ладонь щекотными усами, улеглась под бок. Обняла руку горячими, слюнявыми лапами. Умиротворяюще замурчала: «Пур, Пур…»
Лазурно-голубые волны плещутся, журкают, лижут босые ноги, щекоча их пузырящейся пенкой. Хрустко картавят галечные камешки – разноцветные, как лакированные; ветер приносит запах нагретой коры можжевельника. Соня приседает на корточки и подбирает обкатанную раковину рапана с прошкрябанной в стенке дыркой. Припадает к ней губами, и солёный вкус моря отвечает ей взаимностью, почти поцелуем. Ракушка, как и сосновая шишка, завёрнутая спиралью, вмещает в себя самую суть математической формулы мира. Вот кварц, призывно светящийся гранями; окатыши, похожие на глобус с голубыми и зелёными жилками; кусочек коралла, испещрённый морщинками, – она отбирает их так тщательно, как драгоценности или магические артефакты. Горсть галечника, хранящего в себе память о неисчислимости песчинок под ногами.
Громкий щелест слышится над головой, – это чайки кружатся в небе: заворачиваются монотонной спиралью в живой смерч, опускаясь всё ниже и ниже, и Соня оказывается внутри него, в эпицентре, среди хлопанья множества крыльев. Одна из чаек, резко вскрикнув, пикирует – бьёт острым клювом ей прямо в темя.
– Ай! – взвизгивает Соня, припав на колено.
Остальные набрасываются следом, и она отмахивается, падает, закрывает лицо руками. Гвалт и крик перерастают в гул голосов. Грохочет, распахнувшись, дверь, и в комнату врываются люди, – это их истерические вопли так похожи на крики чаек. Море тает, сменяясь чёрными силуэтами. Соня прячется в капюшон и уползает под одеяло. Кто-то щёлкает выключателем – света нет, – остальные что-то бубнят, шуршат бумагами.
Глория плюётся и топорщится – жалкое, пугающее зрелище.
– Кошка! Бешеная кошка! – тычет пальцем какая-то баба и отпинывает её под кровать. Глор продолжает шипеть оттуда.
Приходится сесть. Выселяют, ну что ж. Бумаги, бумаги, и их шелест так оглушающе мерзок, на грани садизма. Рядом двое в синих врачебных робах, стягивают одеяло, обнажая её перед холодом. Ахают, причитают. Голоса воют визгливой бензопилой.
– Замолчите…
Соня подныривает под кровать, тащит к себе всклокоченную Глор и, как есть босиком, уходит из комнаты, – уходит, чтобы больше никогда сюда не вернуться.
Снаружи смертельно холодно. Соня почти бежит, но у местного магазинчика, крыльцо которого освещается тусклой лампочкой, притормаживает.
– Ты не ходи за мной, Глош.
Она приоткрывает дверь и подкидывает туда котёнка.
…Глория догоняет её через час.
– Офонареть, ну! – возмущается она, семеня лапами. – Детка, ты видно совсем ку-ку! Вот щас обидно было!
– Не ходи за мной. Пропадёшь, – глухо твердит Соня.
– Я пропаду? Да я на подножном корме где угодно выживу! На дохлых тараканах и простокваше, правда, особо не разжиреешь, – впадает она в пространственные размышления, – но зато на мышах… А если и голубей! И ящериц! М-м-м… А лягухи какие нажористые бывают! И все такие сонные, медлительные зимой…
– Мне нужна Вида… Вида, – бормочет Соня, всё ускоряя шаг.
– Мы обе тебе нужны. Уж поверь, – вздёргивает бровку Глор.
Пещера встречает их доброжелательно, будто давно ждала. Здесь теплей, чем снаружи; темно и тихо, только ближе к выходу слышится плеск текущей неподалёку реки. В кромешной тьме Соня ловко ползёт на карачках к дальней стене, находит там яму, заваленную песком, и зарывается в него пальцами. Посидев так недолго, она тащит добрую горсть на себя. Затем ещё и ещё, и снова, пока опять не выкапывает могилу – на этот раз неглубокую.
Она укладывается в неё и, закутавшись в балахон, истово гребёт на себя песок, насколько хватает рук.
– Погоди, я к тебе! – восклицает Глор. Она забирается к ней за пазуху, топчется там, высовывает влажный нос. – Ты только не вой, пожалуйста. А то я очень обвалов боюсь. Вида и так придёт. Не надо выть.
– Ладно, – соглашается Соня. – Не буду.
Где-то в отдалении булькает вода – редко, раз в несколько минут, – и сквозь
